Гильермо дель Торо, режиссер, научивший нас тому, что у красоты могут быть жабры, а невинность часто требует непослушания ради выживания, всегда занимал неуютное пространство: пересечение эстетического ужаса и радикальной нежности. Его повествовательная вселенная — это непрерывный аргумент в пользу дефектного, отверженного и восхитительно неправильного. Для многих дель Торо не просто рассказывает истории, а чертит эмоциональную карту, оправдывающую существование того, что общество упорно пытается скрыть.
Пир несовершенного монстра: Глубокое погружение
Это глубоко личное видение стало центральной осью документального фильма «Кровь дель Торо», который представлен как самый интимный рентгеновский снимок его творческой психики — не столько формальная биография, сколько погружение в ментальную архитектуру, дающую жизнь его существам. Режиссер картины, французский документалист Ив Монмайёр, имеющий богатый опыт исследования мира кино и представивший эту работу в секции Venice Classics, намеренно отходит от хронологического повествования. Монмайёр, чья карьера длится уже два десятилетия, стремится предложить «интимное путешествие» в творческую вселенную, показывая дель Торо просто «в определенный момент его жизни».
Документальный фильм сосредоточен на раскрытии образа мыслей режиссера из Гвадалахары. Это не классическая биография; лента проникает прямо в сознание режиссера, собирая свидетельства самого дель Торо и его близких соратников, таких как художник-постановщик Эухенио Кабальеро. Визуально фильм использует блестящий прием: множество кадров с гигантской выставки En casa con mis monstruos («Дома с моими монстрами»), прошедшей в Гвадалахаре в 2019 году. Выставка сама по себе является объектом исследования, так как фокусируется на искусстве того, что считается чудовищным, не только в физической форме, но и в «поведении или значении».
Смешивая этот огромный личный архив со сценами из его великих постановок, таких как Хеллбой, Лабиринт Фавна или Форма воды, документальный фильм использует коллекцию так, словно она и есть сама биография. Выставка, являющаяся кураторским синтезом всех влияний дель Торо (от предметов мексиканского сакрального искусства до отсылок к Эдгару Аллану По), позволяет фильму картографировать психологическое развитие режиссера без необходимости следовать линейному календарю. Таким образом, структура фильма имитирует ассоциативную и нелинейную природу воображения самого дель Торо.
«Мы должны быть не в порядке»: Философия искусства без родословной
Если и есть философский пункт, определяющий сущность мексиканского режиссера, который документальный фильм улавливает особенно точно, так это его защита неправильности. В Венеции дель Торо удивил заявлением, ставшим центральным тезисом его искусства: несовершенство — это не недостаток, а необходимый источник творчества. Запечатлев голос режиссера в момент глубокой убежденности, фильм подчеркивает его утверждение о том, что несовершенство — это нечто желаемое.
Дель Торо сформулировал это резко и с долей черного юмора: «Мы можем быть «сломленными» и создавать искусство. На самом деле, мы должны быть «сломленными»!». Эта идея выходит за рамки простого разрешения на ошибку; это глубокое размышление об аутентичности. Настоящее искусство, предполагает он, должно рождаться из дискомфорта и трения. Эта философия изъяна преподносится как энергичный отказ от требований чистоты или совершенства, навязываемых жесткими структурами.
Риторический вопрос дель Торо раскрывает социальный посыл его работы: «У нас нет сана в церкви, мы не политики, так почему мы должны быть идеальными?». Отбрасывая необходимость в моральной или институциональной родословной, художник освобождается, чтобы изобразить человеческую правду в ее «самых грубых чертах». Принятие этих недостатков и этой внутренней «поломанности» напрямую связано с одним из главных повествовательных двигателей его фильмографии: неповиновением.
Если установленный порядок требует недостижимого совершенства (догма, власть), то акт принятия собственной несовершенной реальности становится самым моральным и человечным поступком. Именно неповиновение ведет Офелию из Лабиринта Фавна к поиску истины, и именно принятие смертности и несовершенства позволяет его Пиноккио обрести человечность. Проводя эти параллели, документальный фильм доказывает, что творчество дель Торо — это устойчивый аргумент против обеления социальной и эмоциональной реальности, использующий монстра как инструмент возвращения достоинства.
Лабиринты Гвадалахары: Мексиканская кровь в глобальном хорроре
Чтобы понять, откуда берется этот аппетит к готике и несовершенству, «Кровь дель Торо» неизбежно отправляется в Гвадалахару. Документальный фильм погружается в детство режиссера, период, отмеченный детским страхом смерти. Дель Торо делится в фильме тем, как родители оставляли его в кинотеатре с десяти утра смотреть фильмы ужасов — ритуал, посеявший его раннюю и глубокую любовь к жанру.
Эта ранняя и практическая связь с кино установилась в удивительно юном возрасте. Дель Торо рассказывает, как снял свой первый фильм в восемь лет, используя камеру Super 8 своего отца. Эта деталь подчеркивает, что его личность как кинематографиста была не поздним призванием, а выразительной потребностью, проявившейся почти с колыбели. Фильм отслеживает происхождение не только его техники, но и эстетики. Якорные точки его готического стиля оказываются глубоко локальными.
Его вкус к готике, признается он, исходит от внушительного собора Гвадалахары. Более того, мексиканская культура с ее фамильярностью и культом смерти идентифицируется как элемент, «глубоко укоренившийся в духе дель Торо». Эта связь контрастирует с распространенным нарративом, который часто рассматривает кино ужасов как чисто европоцентричное явление, демонстрируя, что дель Торо профильтровал жанр через призму фатализма и латинской барочной мелодрамы, подняв мексиканскую иконографию до уровня влияния, столь же важного, как и классические монстры. Постоянным повествовательным элементом в его историях является любовь к лабиринтам — увлечение, которое режиссер также затрагивает в документальном фильме. Лабиринт по определению — это структура поиска и замешательства, воплощающая страх и необходимость найти путь через воспринимаемый хаос. Связывая эти повествовательные структуры с географией его родины, документальный фильм подчеркивает, что «кровь» дель Торо — это неделимая амальгама глобального хоррора и традиций Гвадалахары.
Bleak House: Коллекция как экстернализированная совесть
Если детство дель Торо объясняет происхождение его увлечения, то его личная коллекция в Лос-Анджелесе, известная как Bleak House («Холодный дом» — отсылка к Чарльзу Диккенсу), является осязаемой материализацией этого разума. Документальный фильм использует эту резиденцию — необычный музей, заполненный более чем 600 объектами, отражающими его одержимость, — для исследования его вечного увлечения чудовищным.
Знаменитая выставка En casa con mis monstruos, изображения которой служат визуальной опорой фильма, по сути, является публичным экспортом его творческого сознания. Коллекция намеренно эклектична, так как ее цель — исследовать искусство чудовищного не только в физической форме, но и в его «поведении или значении». Экспозиция раскрывает методологию дель Торо: как он берет обширные иностранные влияния (от По и Лавкрафта до Мёбиуса) и трансформирует их, помещая в контекст мексиканского фантастического воображения. Это включает сравнение зарубежных мифологий с сакральным искусством и мексиканской политической карикатурой, исторические корни которых уходят в колониальную эпоху.
Преданность своим объектам выходит далеко за рамки простого коллекционирования. Когда часть его собрания была упакована для выставки в Музее искусств округа Лос-Анджелес (LACMA), режиссер признался, что чувствовал себя крайне некомфортно и заявил, что дом казался «пустым». Он считает этих существ и артефакты своими «компаньонами» и «смотрителями». Эта деталь раскрывает глубоко человечный и уязвимый аспект режиссера. Bleak House — это не просто склад искусства, а психологическое святилище. Показывая эту эмоциональную зависимость от своих «монстров», документальный фильм иллюстрирует, как коллекционирование становится защитным механизмом от хаоса внешнего мира. Это художник, которому необходимо построить физическое убежище для своего воображения, и фильм документирует интимные отношения между человеком и его созданиями.
Анатомия антагониста: Настоящий ужас носит костюм и галстук
Исследование разума дель Торо в фильме «Кровь дель Торо» показывает, что его увлечение монстрами всегда было косвенной формой социальной критики. Фундаментальная предпосылка его кино заключается в том, что настоящими антагонистами являются властные структуры и системное угнетение, а не фантастические существа. Его фильмы, такие как Лабиринт Фавна, используют фэнтези как «убежище и акт сопротивления» против «угнетения и насилия взрослого мира».
Режиссер определяет источник современного монстра как идеологический. Жестокость исходит не от биологии или сверхъестественного, а от «уверенности, догмы, следования идее о том, что есть «мы» и «они»». Разделение для дель Торо — корень бесчеловечности, и его кино стремится разоблачить власть, маскирующую жестокость. Фактически он утверждает, что самые жестокие монстры сегодняшнего дня носят «костюм и галстук».
Эта философия приобретает жизненно важную современную актуальность, когда дель Торо применяет ее к насущным социальным проблемам. В документальном фильме слышно, как он размышляет о состоянии миграции, сетуя на то, насколько «абсолютно ужасно» рассматривать миграцию как вредный фактор. Он считает такую позицию безумием, учитывая, что такая страна, как США, была «создана на основе миграции». Связывая архетип монстра — существа маргинализированного и отвергнутого (как монстр Франкенштейна) — с опытом современного мигранта, дель Торо превращает классические тропы хоррора в актуальную политическую притчу об отчуждении и жестокости границ. Документальный фильм подтверждает, что под глянцем мрачного фэнтези скрывается автор с глубокой гуманистической приверженностью, ищущий эмпатию даже в самых деформированных персонажах.
Последний сеанс: Конец цикла и следующая трансформация
«Кровь дель Торо» не только оглядывается назад, но и документирует профессиональный поворотный момент. Фильм улавливает атмосферу сотрудничества и щедрости, определяющую его творческий процесс. Дель Торо, известный своей способностью вдохновлять команды, описал одного из своих главных актеров как человека, который сделает из своей роли «настоящий пир», подтверждая свою приверженность среде, поощряющей экспрессивность и высокую творческую отдачу.
Однако самым показательным свидетельством режиссера является его собственная самооценка. Дель Торо категорически подтверждает, что его последний кинопроект знаменует конец эпохи: «Я знал, что это конец цикла, это мне совершенно ясно». По его словам, всё, что он практиковал и создавал в течение трех десятилетий режиссуры, достигло кульминации в этом фильме, отмечая точку закрытия перед началом «нового цикла».
Это заявление придает «Крови дель Торо» особый исторический вес. Документальный фильм, снятый Монмайёром, становится не просто тематическим исследованием креативности, но окончательной ретроспективой философии, влияний и методологии, определивших Гильермо дель Торо первого этапа: человека, стоящего за Лабиринтом Фавна, Формой воды и анимационным Пиноккио. Документируя творческое сознание именно в тот момент, когда художник объявляет о закрытии своей доминирующей эстетической фазы, фильм служит важнейшей хроникой «крови», питавшей эти три десятилетия фантазии. Работа Монмайёра — это, таким образом, кульминация и прощание, подробная карта пройденного пути перед следующей художественной метаморфозой.
Встреча на Netflix
Приготовьтесь проникнуть в самый нежный и пугающий разум современного кинематографа: интимное путешествие в «Кровь дель Торо» выходит на Netflix 21 ноября.
